Народ и власть – по трагедии "Борис Годунов". Народ в трагедии «Борис Годунов Проблемы в произведении борис годунов

Несомненно, власть в трагедии «Борис Годунов» имеет харизматическое измерение и осознается как связь с Божественным Промыслом, с Божественной волей, с Божественным благословением или Божественным гневом. И не случайно Борис, «приемля власть», обращается к покойному царю Феодору Иоанновичу.

Нельзя сказать, что трагедия А.С. Пушкина «Борис Годунов» обделена вниманием исследователей, но неисчерпаемость заключенных в ней смыслов снова и снова заставляет обратиться к ней.
Говоря о философии власти в пушкинской трагедии, нельзя не вспомнить прекрасные слова митрополита Анастасия: «“Борис Годунов” с его Пименом – это не что иное, как яркое отображение древней святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, от их усердия, можно сказать, набожности к власти царя, данной от Бога, Пушкин сам почерпнул эту инстинктивную любовь к русской монархии и русским государям» .

И ниспошли тому, кого любил ты…
Священное на власть благословенье.

Итак, власть осмысляется как дело великое, страшное и священное, как жребий, который может быть слишком тяжким: «Ох, тяжела ты, шапка Мономаха». (Парадоксальным образом тяжелая шапка Мономаха ассоциируется – рифмуется – с «железным колпаком» юродивого.) Этот священный жребий может быть роковым для его недостойного носителя. С другой стороны, Божественный Промысл может не только щадить и сохранять, но и возвеличивать явно незаконного претендента, бессовестного Самозванца, если этот человек исполняет его волю. Вот что говорит о Самозванце Гаврила Пушкин:

Хранит его, конечно, Провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.

В финале трагедии посланный самозванцем Пушкин обращается к москвичам:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.

Выстраиваются сложные диалогические и диалектические отношения между царем, народом и Богом. Как неправда царя, так и грех народа способны вызвать Божественный гнев и бедствия:

О страшное невиданное горе!

Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли, –

уверен отшельник Пимен. К его словам мы еще вернемся.

Власть, царство, судьбы царей для народа не являются чем-то внешним, но становятся важным элементом духовной жизни, принимаются внутрь народной души, внутрь молитвы:

Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро –
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют.

У современного человека может возникнуть вопрос: почему следует смиренно умолять Спасителя за темные деянья прежних царей, к которым потомки как будто не имеют отношения и в которых они невиновны? С православной точки зрения, этот вопрос лишний: судьбы царя и народа неразрывно связаны, за беззакония правителей отвечает народ, и, наоборот, властители несут ответ за беззакония народа. И если их подвиги и добро становятся залогом благополучия державы, то их грехи могут привести к бедствиям для страны. И следовательно, молясь за «великих царей», потомки молятся о самих себе, в том числе и за свои грехи и «темные деянья». Это всеобщая связь царя и народа, прошлого, настоящего и будущего.

Эта всеобщая связь обусловлена в трагедии ощущением священной, богоданной истории, как позднее скажет Пушкин в ответе П.Я. Чаадаеву: «История, которую нам Бог дал». Ибо чувство ответственности государя и народа перед Богом и взаимоответственности народа и царя невозможно без ощущения сакральности жизни, ее освящения, всеобщего предстояния Создателю. Примечательно перечисление того, что заповедует описывать Пимен Отрепьеву:

Описывай, не мудрствуя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны.

Священный характер царства во многом определяется благочестием царей, их связью с монашеством и способностью ради Небесного Царства покинуть земное:

Подумай, сын, ты о царях великих.
Кто выше их? Единый Бог. Кто смеет
Противу их? Никто. А что же? Часто
Златый венец тяжел им становился:
Они его меняли на клобук.

Ниже мы постараемся показать, что отношение к иночеству, к монашескому подвигу является одним из определяющих критериев для характеристики царей в трагедии.

В «Борисе Годунове» можно выделить несколько типов властителей, каждый из которых имеет свое отношение к Промыслу, свое участие в его судьбах. Их пять: «разумный самодержец» (Иоанн III), «кающийся грешник, кающийся мучитель» (Иоанн Грозный), «царь-молитвенник» (Феодор), «легитимный макиавеллист» (Борис Годунов) и «нелегитимный макиавеллист, революционер» (Самозванец).

Тип «разумного самодержца» – это те цари, о которых Пимен говорит:

Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро.

Иоанн III – один из них. Борис Годунов дает ему краткую, но исчерпывающую характеристику:

Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец.

В этом определении емко оценивается блестящее правление (1462–1505), в которое были присоединены к Москве Новгород, Тверь, Северские земли, свергнуто ордынское иго. Особенно подчеркивается разумность, то есть государственная трезвость, разумная осторожность, умеренность его политики. Иоанн III становится символом разумной строгости и жесткости, а также и государственной стабильности – того могущества, на котором почиет небесное благословение.

Гораздо более противоречивым является образ Иоанна Грозного. С одной стороны, он также вписан в эту череду великих царей. Но именно к нему относятся слова: «А за грехи, за темные деянья / Спасителя смиренно умоляют». В трагедии вспоминаются и славные дела Иоаннова царствия: взятие Казани, успешные войны с Литвой. Отрепьев говорит Пимену:

Как весело провел свою ты младость!
Ты воевал под башнями Казани,
Ты рать Литвы при Шуйском отражал,
Ты видел двор и роскошь Иоанна!

Но при этом Грозный назван «свирепым внуком разумного самодержца». И в трагедии присутствует страшная память об опричном терроре, кровавый пар которого не рассеялся и через 20 лет после смерти Грозного. Боярин Пушкин сравнивает правление Бориса с временами свирепого царя:

…Он правит нами,
Как царь Иван (не к ночи будь помянут).
Что пользы в том, что явных казней нет,
Что на колу кровавом всенародно
Мы не поем канонов Иисусу,
Что нас не жгут на площади, а царь
Своим жезлом не подгребает углей?

Пушкиным здесь использованы сообщение А. Курбского из «Истории Ивана Грозного» о смерти князя Дмитрия Шевырева, посаженного на кол и певшего канон Иисусу , и рассказ о пытке Михаила Воротынского, когда царь лично участвовал в дознании и подгребал угли под пытаемого . Кстати сказать, Михаил Воротынский был знаменит тем, что в 1552 году первым ворвался в Казань и водрузил крест на башне, а в 1572 году спас Москву от татарского нашествия, разгромив Девлет-Гирея при Молодях. Всего через десять месяцев после этого он был взят по ложному обвинению в чародействе, пытан и умер на пути в ссылку. В трагедии «Борис Годунов» имя Воротынского становится символом чести, честности и прямоты, родового благородства, мужества и доверчивости. Именно такими чертами и наделен собеседник Шуйского Воротынский, которого в 1598 году уже не было в Москве.

В монологе Афанасия Пушкина Грозный предстает прямо-таки неким царем – гонителем христиан, даже богоборцем. Картина: мученик на колу славит Христа, а царь смотрит на это – вполне подходит для житий какого-нибудь святого времен Диоклетиана. Более того, в образ Грозного вносится нечто инфернальное, бесовское – «не к ночи будь помянут». Это как бы царь-демон, ночной упырь (нечто вроде образа Юстиниана в «Тайной истории» Прокопия ). Как показывает А.С. Пушкин, эпоха Грозного оставила глубокий след в умах и душах деятелей Борисова времени, да и сам Борис – «продукт» опричнины: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам в душе палач». Ряд эпитетов «татарин, зять Малюты, палач» имеет ассоциативный подтекст: в каком-то смысле времена Грозного воспринимаются как новое татарское иго. И не случайно их соседство в вопросах Отрепьева:

Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?

Но Пушкин сделал еще более глубокое наблюдение: Смутное время – следствие эпохи Грозного и возмездие за него . Вот слова Самозванца:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.

Отметим в этой сентенции библейскую параллель – «вокруг меня народы возмутила». Это реминисценция из псалма 2: «Зачем мятутся народы» – «Вскую шаташася языци» (). Псалом 2 имеет эсхатологическое значение: он говорит о восстании народов против помазанника Божия. Известно, кто возмущает народы – дух тьмы; и если мы вспомним предположение Афанасия Пушкина, что в Литве появился «некий дух во образе царевича», то, казалось, образ Грозного окончательно инфернализируется, если он усыновляет демонский призрак, которому приносятся человеческие жертвы («И в жертву мне Бориса обрекла»). Но подобное заключение было бы неверным. Вспомним монолог Пимена:

Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал…
…здесь (то есть в Чудовом монастыре. – д. В.В.) видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней…
Он говорил игумену и братье:
«Отцы мои, желанный день придет…
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной .

Это кажущийся парадокс: монахи молятся о мучителе и его страдающей душе. Но, по православному учению, грешник страдает не меньше, чем обижаемый им, и если не в этой жизни, то в будущей. Иоанн Грозный страдал и мучился своими грехами и преступлениями и стремился к покаянию и очищению. Его стремление к монашеству показывает в нем жажду обновления, совлечения прежнего ветхого, гневного и злобного человека. Трагедия Грозного – трагедия недостойного носителя священной власти (что-то вроде недостойного священника), который грешит не из любви ко греху и не ради наслаждения и пользы, но потому, что из-за страстности, страдательности своей души не может не грешить, и потому он грешит и кается, встает и снова падает. И его некое оправдание – в том, что он не восхищает власть, а принимает ее по послушанию, он – как бы игумен земли святорусской: «А грозный царь явился игуменом смиренным». Грозный представляется кающимся грешником, который, тем не менее, не теряет харизмы власти и помнит о Царствии Небесном (что показывает его стремление к монашеству) и верен его идеалу, хотя и погрешает практически.

Царь Феодор – тип святого, или, лучше сказать, блаженного, на престоле:

А сын его Феодор? на престоле
Он воздыхал о мирном житие
Молчальника. Он царские чертоги
Преобразил в молитвенную келью…
Бог возлюбил смирение царя,
И Русь при нем во славе безмятежной
утешилась.

Это парадоксально, но лучшим царем, лучшим начальником, руководителем народной жизни оказывается тот царь, который ни во что не мешается, только молится и предстательствует перед Богом за народ. Напротив, человеческие, слишком человеческие, я бы сказал – гуманистические, усилия Бориса Годунова, не имеющие благодатной поддержки, неминуемо терпят крах и ведут к провалу и его, и народ.

А.С. Пушкин в уста Пимена вкладывает характеристику царствования Феодора, резко расходящуюся с оценкой, данной Н.М. Карамзиным, для которого «жизнь Федора была подобна дремоте, ибо так можно назвать смиренную праздность сего жалкого венценосца» . Главная черта характера Феодора – смирение, и оно оказывается «страшной силой» (по словам Ф.М. Достоевского). Внешне невидная, неброская жизнь Феодора завершается великой славой, дивным и страшным видением:

К его одру, царю едину зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом.
И все вокруг объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье…
Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем,
И лик его как солнце просиял.

Рассказа об этом видении нет у Карамзина: очевидно Пушкин, для которого карамзинская «История государства Российского» была главным источником при работе над трагедией, почерпнул его из «Жития царя Феодора Иоанновича» , написанного патриархом Иовом – рукопись его могла храниться в Святогорском монастыре.

Пушкин в основном сохранил канву повествования святителя Иова, однако для нас важны те детали, на которые поэт обратил особое внимание. Упоминание о «необычайно светлом муже» и сравнение лица Феодора с сияющим солнцем особенно знаменательны после слов о «бурной душе» его отца Иоанна Грозного, а также о «кромешниках»: на смену мраку и буре приходит «тихий свет» любви, милость и прощение.

Достаточно важна деталь, отсутствующая в повествовании патриарха Иова, – благоухание в царских палатах:

Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем.

Эта традиционная для агиографических повествований деталь понадобилась Пушкину для того, чтобы обозначить торжество святости над смертью: покои, где должен быть запах тления и смерти, исполнились райского благоухания, свидетельствующего о жизни и воскресении. Благоухание говорит о нетлении: мы увидим далее, что тема нетления и святости мощей будет развита Пушкиным в рассказе о царевиче Димитрии.

Итак, житие Феодора, вкратце представленное в трагедии, показано как осуществление идеала праведности на престоле, столь дорогого и для Руси, и для Византии; это – омолитвливание, охристовление всей жизни, в том числе и власти .

Какой же тип правителя представляет Борис Годунов? Данная нам ему характеристика «легитимный макиавеллист», безусловно, не исчерпывает всех граней его образа. Борис Годунов трагедии многосторонен. Первая грань его характера – стремление подчеркнуть законность правопреемства от прежних государей, стремление продолжать государственную традицию:

Наследую могущим Иоаннам –
Наследую и ангелу-царю!
О праведник! о мой отец державный!
Воззри с небес на слезы верных слуг
И ниспошли тому, кого любил ты…
Священное на власть благословенье:
Да правлю я во славе свой народ,
Да буду благ и праведен, как ты!

Эти проникновенные строки навеяны словами Н.М. Карамзина, относящимися, однако, к периоду междуцарствия: «Борис клялся, что никогда не дерзнет взять скипетра, освященного рукой усопшего царя-ангела, его отца и благотворителя» . Но если у Карамзина этими словами Борис отказывается от власти, то у Пушкина – принимает. Для поэта было важно подчеркнуть стремление Бориса внушить мысль о законности и благости его царствия, а также стяжать небесное благословение, почивавшее на молитвенном и благостном Феодоре.

Значимым является также призыв Годунова:

Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России.

Поклонение гробницам царей входило в церемониал царского венчания, но значимо само введение темы почитания «гробов». Отсюда протягивается нить к позднейшему стихотворению «Два чувства дивно близки нам» (1830):

Два чувства дивно близки нам –
В них сердце обретает пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основаны от века
По воле Бога Самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.

Тема почитания гробниц, кладбищ в пушкинском творчестве достаточно исследована , тем не менее, следует подчеркнуть, что поклонение гробам в драме носит не только церемониальный характер и не только служит легитимизации власти Бориса, но и вносит светлую черту в его характер – благоговейное отношение к усопшим .

О Годунове восторженно отзывается Басманов: «Высокий дух державный». И действительно, в речах Бориса заметны не только опытность, но и глубокий государственный ум, в котором органично сочетаются традиционализм, широта взгляда и способность к введению новшеств. Вот его предсмертные наставления сыну:

Не изменяй теченья дел. Привычка –
Душа держав…
Со строгостью храни устав церковный.

С другой стороны, в разговоре с Басмановым он высказывает желание уничтожить местничество:

Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.

Сыну он заповедует быть открытым к иностранцам :

Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.

Борис прекрасно понимает пользу учения и просвещения:

Как хорошо! вот сладкий плод ученья!
Как с облаков ты сможешь обозреть
Все царство вдруг: границы, грады, реки!
Учись, мой сын: наука сокращает
Нам опыты быстротекущей жизни…
Учись, мой сын, и легче и яснее
Державный труд ты будешь постигать .

Эта сентенция – не только верное историческое наблюдение; для Пушкина она имеет программный характер: от этих слов протягивается нить к более поздним «Стансам» (1826), где о Петре I говорится:

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье.

Борис исполнен глубокого царственного достоинства:

Какой разительный контраст с суетливой болтовней Самозванца, с его манерой раздавать несбыточные обещания и льстить всем!

Чувство государственного достоинства ощущается и в политике, проводимой Борисом. Он отказывается от помощи шведского короля в подавлении мятежа и отражении польского вторжения:

Но не нужна нам чуждая подмога;
Cвоих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменника и ляха.
Я отказал.

Хотя на поверку иноземные войска оказываются единственно надежными, Борис не принимает шведскую помощь, зная, как дорого придется за нее заплатить. Опять-таки, какой контраст с Самозванцем, указывающим «врагу в Москву заветную дорогу».

Итак, Борис предстает человеком, исполненным великого государственного ума и огромных способностей – но способностей безблагодатных!

Примечателен отзыв Воротынского:

А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.

Здесь ключевым является слово «очаровать». Для нас оно уже мало что значит, но Пушкин и современники прекрасно помнили его первоначальное значение – «чаровать, околдовывать».

Весьма показателен контраст между сценами «Келья в Чудовом монастыре» и «Царские палаты», разделенными лишь сценой «Палаты патриарха». Пимен с восторгом говорит о благочестии и любви к монашеству прежних царей, а о Борисе говорится, что

…его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи –
Все ворожит, что красная невеста.

Обращение Годунова к ворожеям и колдунам – факт исторический, который Пушкин, безусловно, знал, благодаря Карамзину . Однако для нас важно, что Пушкин выбрал именно эту черту в его характере, очевидно для того, чтобы показать безблагодатность Бориса, его связь с инфернальными силами. Парадоксальным образом христианский государь облекается в одежды Фауста. Это не случайно, потому что у них общая философская и психологическая установка – стремление к счастью. Обратим внимание на монолог Бориса:

Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей душе. Не так ли
Мы смолоду влюбляемся и алчем
Утех любви, но только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся?

Эти слова живо напоминают раннее юношеское стихотворенье Пушкина «К***» («Не спрашивай, зачем унылой думой…»; 1817):

Кто счастье знал, тот не узнает счастья,
На краткий миг блаженство нам дано:
От юности, от нег и сладострастья
Останется уныние одно.

Подобную установку можно охарактеризовать как гедонистическую и языческую. Трагедия Бориса в том, что для него предмет сладострастного вожделения – власть, которая для христианина является священным долгом, но никак не предметом вожделения. И то, что власть – это, прежде всего, долг, прекрасно понимает сам Годунов. Вот как он обращается к боярам:

Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!

Происходит словно бы раздвоение личности: Борис разный на людях и наедине с самим собой, он – блюститель церковного устава и вопрошатель колдунов; царь, понимающий власть как великую священную обязанность и властолюбец, вожделеющий ее ради наслаждения и счастья. Из его монолога становится ясно, что даже добро он делает своекорыстно:

Я думал свой народ
В довольствии, во славе успокоить,
Щедротами любовь его снискать –
Но отложил пустое попеченье:
Живая власть для черни ненавистна,
Они любить умеют только мертвых.

Становится ясно, что Борис делал добро не ради Бога, не ради Христовых заповедей и даже не ради людей, не для самого народа, а чтобы возбудить народную любовь к себе. Пушкин показывает эгоистический, самостный характер «благотворительности» Бориса:

Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы…

Это тройное «я» лучше, чем что-либо, характеризует эгоизм и прагматизм Бориса.

Весьма характерны также слова: «Вот черни суд: ищи ж ее любви!». Сам пессимизм, выраженный в этих словах Бориса, а также его конечный выбор между страхом и любовью в пользу страха, напоминают суждения Николо Макиавелли: «Если уж выбирать между страхом и любовью, то надежнее выбирать страх. Ибо о людях можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь им добро, они твои всей душой, но когда у тебя явится в них нужда, то они тотчас от тебя отвернутся» .

Важно и другое: Борис на самом деле не любит народа, а ищет его любви: он выступает как популист, как макиавеллист, как прагматик, как политический технолог, подобный технологам XX века. И это отлично чувствует народ. Уже в самой сцене избрания на царство чувства, которые испытывает народ (по крайней мере, его часть) – это холодность и отстраненность, показанные Пушкиным не без некоторой доли иронии в сцене «Девичье поле»: «Один (тихо): О чем так плачут? / Другой: А как нам знать? То ведают бояре. / Не нам чета».

Иными словами, так называемое «избрание» для народа – чужое дело, боярские игры. Еще больше иронии чувствуется в словах: «Один: Все плачут. / Заплачем, брат, и мы.
Другой: Я силюсь, брат, / да не могу. Первый: Я также. Нет ли луку?»

Народ отчетливо осознает безблагодатность власти Бориса: «Вот ужо им будет, безбожникам». И бедствия, обрушивающиеся на Русь, воспринимаются как наказание за избрание безблагодатного, преступного царя:

О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

В этом – высший суд носителя народной праведности отшельника Пимена. Помимо прямого смысла – избрание убийцы невинного ребенка, здесь есть и другой план – смена государственной и нравственной парадигмы. Во-первых, царь уже не даруется от Бога, не восходит «по природе», а избирается, нарекается народом, он – «само-деланный» царь. Во-вторых, Борис становится «цареубийцей» еще и потому, что, восходя через убийство на престол, он попирает законность, самые основы царской власти, убивает «царственность», если так можно сказать, и в каком-то смысле является революционером. Характерна параллель к этим словам Пимена в стихотворении «Андрей Шенье» (1825):

О горе! о безумный сон!
Где вольность и закон? Над нами
Единый властвует топор.
Мы свергнули царей. Убийцу с палачами
Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Вершина народной оценки Бориса – слова юродивого: «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит». Ирод не только детоубийца, он еще и гонитель Христа.

Это отношение к себе чувствует Борис и отвечает на него злобой.

Возможно, желание Годунова в начале своего единоличного правления продолжать традиции Феодорова царствования искренне, но, тем не менее, в нем живы и иные воспоминания; не случайно Шуйский говорит о нем: «Зять Малюты, зять палача и сам в душе палач».

Боярин Афанасий Пушкин так определяет правление Годунова: «Он правит нами / Как царь Иван (не к ночи будь помянут)», хотя и оговаривается, что «явных казней нет». Эта характеристика имеет несколько мотиваций. Первая – недовольство родовитого боярина, чьи сословные интересы ущемляет верховная власть: «Вот, Юрьев день задумал уничтожить». Второй слой – отвращение порядочного человека к наушничеству и доносительству:

Мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Все языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.

И, возможно, на самом глубинном уровне – отвращение к детоубийце.

Сам Борис Годунов обращается к наследию Грозного. Не случайно он грозит Шуйскому:

Клянусь, тебя постигнет злая казнь –
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.

После вторжения Самозванца от угроз царь переходит к делу:

Кому язык отрежут, а кому
И голову – такая, право, притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся – глядь – лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порой
Доносчиков допрашивает сам.

Эта картина напоминает худшие времена Грозного – те, которые вспоминал боярин Афанасий Пушкин.

В конце концов Борис Годунов прямо ссылается на пример Иоанна Грозного:

Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ. Так думал Иоанн…
Так думал и его свирепый внук.
Нет, милости не чувствует народ:
Твори добро – не скажет он спасибо.
Грабь и казни – тебе не будет хуже.

Таким образом, царь, начавший с обета «щадить жизнь и кровь и самих преступников» , стремившийся быть «благим и праведным, как Феодор Иоаннович», кончает террором в духе Иоанна Грозного. Но если на стороне Иоанна было народное доверие и желание народа терпеть все от законного «природного царя», то Борис был лишен всего этого: «мнение народное» было не за него.

Тем не менее, перечисленные черты не исчерпывают характера Годунова, иначе не состоялся бы драматический конфликт: вся суть трагедии состояла бы лишь в заслуженной погибели закоренелого злодея. Но суть проблемы состоит в том, что Борис вовсе не представляет собой злодея типа Яго, Макбета или Ричарда III – людей, сознательно возненавидевших добро и готовых идти до последних пределов зла. Борис Годунов в трагедии является не только как умный человек и великий правитель, но и любящий отец: он всей душой сострадает дочери, потерявшей жениха, а сын «ему дороже душевного спасенья». В общении с детьми пробуждаются лучшие его стороны: в завещании сыну он заповедает ему творить милосердие, соблюдать достоинство, «хранить святую чистоту», «со строгостью блюсти устав церковный». Борис всеми силами стремиться скрыть от сына свое преступление, и не только потому, что боится потерять его уважение, но и для того, чтобы сохранить его от греха. Характерно одно место из его предсмертного разговора с сыном:

Но я достиг верховной власти… чем?
Не спрашивай. Довольно: ты невинен,
Ты царствовать теперь по праву станешь.
Я, я за все один отвечу Богу.

В сопереживании беде дочери у Бориса просыпается совесть и чувство вины:

Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить,
Безвинная, зачем же ты страдаешь?

Путем многих страданий Борис Годунов понимает значение совести как голоса Божия, ее смысл в жизни человека как основы его самостоянья и покоя:

Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… Едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.

Эти слова напоминают изречение Иоанна Златоуста из «Толкования на 2-е послание к коринфянам»: «Ибо похвала наша – свидетельство совести нашей, то есть совесть, не могущая нас осудить; и даже если мы претерпеваем тысячи бедствий, то достаточно для утешения нашего, а скорее – не только для утешения, но и для увенчания, чистой совести, свидетельствующей нам, что мы претерпеваем сие не из-за чего-то дурного, но угодного Богу» .

Однако посреди бедствий, посещающих Бориса, ему не дано утешения в своей совести. Трагедия Годунова как раз и состоит в мучениях нечистой, больной совести:

Но если в ней единое пятно
Единое, случайно завелося,
Тогда – беда! как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

В этом фрагменте заметно влияние церковной письменности и церковной фразеологии. Выражение «душа сгорит» имеет параллель как в словах апостола Павла о «сожженных совестью» (), так и в изречении Иоанна Златоуста: «Мы греха не боимся, который воистину ужасен и огнем поедает совесть» .

Выражение «яд в сердце» также типично для церковной литературы; оно встречается, в частности, в «Пастыре» Ерма (см.: Видения. 3.9.7) и в других местах.

Наконец, знаменитые слова «и мальчики кровавые в глазах». На первый взгляд, с ними все просто: существует диалектное псковское выражение «до кровавых мальчиков», которым обозначается высшая степень напряжения, связанная с приливом крови. Однако вдумаемся, что оно означает в устах Бориса, по повелению которого был зарезан царевич. Коррелирующим выражением к нему служат следующие слова:

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!

Обратим внимание на слова «как молотком стучит в ушах упрек» – некий голос вопрошает, «допрашивает преступного царя». Таким образом, в монологе Бориса речь идет отнюдь не о приливе крови к голове, а о конкретном видении убитого царевича, неотступно преследующем его: «И рад бежать, да некуда» . И тогда возникает вопрос об источнике подобного образа – навязчивого видения убитого отрока, неотступно преследующего убийцу. В связи с этим стоит привлечь еще один агиографический источник – «Синайский патерик», который иначе именуется еще «Луг духовный», завершенный святым Иоанном Мосхом к 622 году. В X веке этот текст был переведен на церковнославянский язык и с XI века бытовал на Руси . Весьма вероятно, что Пушкин знал этот памятник. В нем содержатся очень интересные и нетрадиционные рассказы. Один из них, 166-й рассказ, говорит о разбойнике, который пришел к авве Зосиме со словами: «Сотвори любовь, поелику я виновник многих убийств; сотвори меня монахом, да прочее умолкну от грехов моих». И старец, наставив, облек его в схиму, затем отослал к знаменитому авве Дорофею, где бывший разбойник восемь лет провел в непрестанной молитве и послушании. Через восемь лет он снова пришел к авве Зосиме и попросил: «Сотвори любовь, дай мне мои мирские одежды и возьми монашеские». Опечалился старец и спросил: «Почему, чадо?» И тогда монах сказал: «Вот уже девять лет как, ты знаешь, отче, я пребываю в киновии, постился, и воздерживался, и со всяким молчанием и страхом Божиим жил в послушании, и знаю, что благостью Своею отпустил Бог мне многие злобы мои; только вижу каждый час отрока (или дитя – παιυδιον), говорящего мне: “За что ты меня убил?” Его я вижу во сне, и в церкви, и в трапезной, говорящего мне это. И ни единого часа не дает мне покоя. Посему же, отец, желаю уйти, чтобы умереть за отрока. В безумии я его убил». Взяв одежды и надев, вышел он из лавры и отошел в Диосполь и на следующий день был схвачен и обезглавлен .

Безусловно, параллель не полна: Борис отнюдь не приходит к монашеству; напротив, даже на смертном одре он чуть ли не отмахивается от него, боится его, он всячески оттягивает момент пострига – для него монашество связано со смертью:

А! схима… так! святое постриженье…
Ударил час, в монахи царь идет –
И темный гроб моею будет кельей…
Повремени, владыко патриарх,
Я царь еще…

(Окончание следует.)

Диакон Владимир Василик

Примечания

Анастасий (Грибановский), митрополит. Пушкин и его отношение к Православной Церкви. М., 1991. С. 50.

Карамзин Н.М. История государства Российского. М., 1995. Том 9. C. 35. См. также: Сочинения князя Курбского // Русская историческая библиотека. Т. 31. СПб., 1914. С. 280. Михаил Шевырев был казнен в 1565 г.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 9. C. 108; Сочинения князя Курбского. С. 289.

Прокопий Кесарийский рассказывает, что приближенные императора Юстиниан видели его гуляющим ночью по дворцу без головы (Procopius. Historia arcana. 12: 22–23).

Трагическая ирония судьбы состояла в том, что если по линии отца Иоанн Грозный происходил от Дмитрия Донского, то по линии матери, Елены Глинской, от Мамая, и победитель царств татарских устроил в своем отечестве жизнь не лучше татарского ига: «Сверх ига монголов Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя… И если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 9. С. 177–178).

К этому выводу пришли многие русские историки, в том числе и современные, в частности Р.Г. Скрынников: «Террор Грозного был одним из важных факторов, подготовивших почву для Смуты» (Скрынников Р.Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 528).

Свое желание уйти с престола и принять монашеский постриг Грозный выражал неоднократно, в частности в послании к Кирилло-Белозерским старцам. В этом же послании присутствуют и покаянные мотивы: «Подобает вам, нашим государям (то есть белозерским отцам. – д. В.В.), и нас, заблудших, просвещати. А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати? Сам бо всегда в пиянстве, в блуде, в скверне, в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе». (Послания Иоанна Грозного. М., 1951. С. 162.). Как считает Р.Г. Скрынников, именно этот пассаж дал повод Пушкину к поэтизации образа Грозного «с его душой страдающей и бурной» (см.: Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 503).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. C. 232.

«В лето 7106, генваря 6-го, начал благочестивый царь зело изнемогати и повеле призвати к себе отца своего и богомолца Иева патриарха со освещенным собором. Прежде же пришествия патриархова видит некакова пришедша к нему мужа светла во святителских одеждах, и глаголет благочестивый царь внезапу предстоящим боляром своим, повелевает отступити от одра его, да устроят меcто некоему, патриархом нарицая его и честь достойную ему воздати повелевая. Они же глаголаше ему: “Благочестивый царь и великий князь Феодор Иванович всея Руси, кого, государь, зриши и с кем глаголеши? Аще бо отцу твоему Иеву не пришедши, и кому повелеваеши место устроити?” Он же, отвещав, рече им: “Зрите ли? Одра моего предстоит муж светел во одежде святительстей, и ти ми глаголя с собой повелевает”. Они же чудишася на много. И в девятый час тояже нщи благоверный царь Феодор Иоаннович всея Руси отыде, тогда убо просветишеся лице его, яко солнце» (Полное собрание русских летописей. Т. 14. Ч. 1. СПб., 1910. С. 16–17).

Между царем Феодором и юродивым Николкой Железным колпаком много общего: внешнее безумие и внутренняя мудрость, внешнее бессилие и зависимость и внутренняя сила. В трагедии выстраивается своеобразный треугольник: простец царь Феодор, патриарх Иов – «в делах мирских немудрый судия», юродивый Николка.

Наименование Феодора царем-ангелом является анахронизмом, возможно связанным с тем, что так называли Александра I.

Исторически последние слова имеют весьма отдаленное соответствие словам Бориса во время венчания, обращенным к патриарху: «Отче Иов! Бог свидетель, в моем царстве не будет нищих и бедных». Затем, взявшись за воротник рубашки, Борис прибавил: «И эту последнюю разделю со всеми» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 330). Значимо, что Пушкин не использовал эту фразу, несмотря на ее эффектность; для него гораздо важнее другое. Обращение к Феодору Иоанновичу с призывом ниспослать «священное на власть благословенье» соответствует чину венчания на царство – молитве перед возложением венца, в которой к Богу Отцу обращено моление «Низпосли от престола Славы Твоея благословение» (см.: Барсов Е. Древнерусские памятники венчания на царство // Чтения в Императорском обществе истории. 1883; Попов К. Чин священного коронования // Богословский вестник. 1896. Апрель-май).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 287

См. хотя бы статью А.А. Ахматовой «Пушкин и невское взморье».

Пушкинист С.А. Фомичев считает, что, напротив, эта сентенция является проявлением цинизма Бориса, поскольку при слове «гроб» должен вспоминаться убиенный царевич Димитрий (Фомичев С.А. Драматургия Пушкина // Русская драматургия XVII–XIX вв. М., 1982. С. 273). С уважением относясь к работам исследователя, тем не менее, считаем необходимым указать, что, во-первых, поклонение гробам входило в чин венчания на царство, а, во-вторых, гроб Димитрия находился далеко в Угличе и в видении слепого старца называется «могилкой» в противоположность величественным царским гробам.

Черта историческая: «Умом естественным поняв великую истину, что народное образование есть сила государственная, и видя несомнительное в оном превосходство других европейцев, он звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 355).

«В усердной любви к гражданскому образованию Борис превзошел всех древнейших венценосцев России, имев намерение завести школы и даже университеты, чтобы учить россиян языкам европейским и наукам» (Там же). Карта России, начертанная сыном царя Феодором Борисовичем, о которой упоминается в трагедии, была издана в 1614 г. Герардом.

«Имея ум редкий, Борис верил, однако же, искусству гадателей, призвал некоторых из них в тихий час ночи и спрашивал, что ожидает его в будущем» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 273).

Макиавелли Н. Государь. СПб., 1993. С. 289.

В черновой редакции трагедии есть еще более ироничный вариант: «Первый: Дай ущипну тебя иль вырву клок из бороды. Второй: Молчи. Не вовремя ты шутишь. Первый. Нет ли луку?» Вновь мы наблюдаем некоторый отход от взгляда Карамзина: «И в то же самое мгновение по данному знаку все бесчисленное множество людей – в кельях, в ограде, вне монастыря – упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю своих грудных младенцев и не слушали их крика. Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных, и на самых лицемеров!» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 290–291). Конечно, Пушкин воспользовался этим сюжетом, но в комических целях.

Конечно, и в трагедии «Борис Годунов», и в стихотворении «Андрей Шенье» есть еще один скрытый план – инвективы в адрес Александра I, которого общественное мнение не совсем справедливо обвиняло в участии в цареубийстве.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 331.

Толкование на 2-е послание к коринфянам. 3: 1 // PG. 61. 441. Толкования Иоанна Златоуста на апостольские послания были переведены на церковнославянский язык, и Пушкин мог их знать, в том числе и это конкретное место.

Слово о статуях // PG. 49. 64C.

Возможно, это аллюзия Пс. 138: 7: «Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?» Однако есть еще один возможный источник – трагедия В. Шекспира «Ричард III». Ср. слова из монолога Ричарда в акте 5: «Бежать? Но от чего же? От себя?»

См.: Голышенко С., Дубровина В.И. Синайский патерик. М., 1967.

PG. 87. 3033 AC; Синайский патерик. С. 200.

Говоря о философии власти в пушкинской трагедии, нельзя не вспомнить прекрасные слова митрополита Анастасия: «“Борис Годунов” с его Пименом – это не что иное, как яркое отображение древней святой Руси; от нее, от ее древних летописцев, от их мудрой простоты, от их усердия, можно сказать, набожности к власти царя, данной от Бога, Пушкин сам почерпнул эту инстинктивную любовь к русской монархии и русским государям» .

Священное на власть благословенье.

Хранит его, конечно, Провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать.

В финале трагедии посланный самозванцем Пушкин обращается к москвичам:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.

О страшное невиданное горе!
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли, –

уверен отшельник Пимен. К его словам мы еще вернемся.

Тип «разумного самодержца» – это те цари, о которых Пимен говорит:

Своих царей великих поминают,
За их труды, за славу, за добро.

Иоанн III – один из них. Борис Годунов дает ему краткую, но исчерпывающую характеристику:

Сдержать народ. Так думал Иоанн,
Смиритель бурь, разумный самодержец.

В этом определении емко оценивается блестящее правление Иоанна III (1462–1505), в которое были присоединены к Москве Новгород, Тверь, Северские земли, свергнуто ордынское иго. Особенно подчеркивается разумность, то есть государственная трезвость, разумная осторожность, умеренность его политики. Иоанн III становится символом разумной строгости и жесткости, а также и государственной стабильности – того могущества, на котором почиет небесное благословение.

В монологе Афанасия Пушкина Грозный предстает прямо-таки неким царем – гонителем христиан, даже богоборцем. Картина: мученик на колу славит Христа, а царь смотрит на это – вполне подходит для житий какого-нибудь святого времен Диоклетиана. Более того, в образ Грозного вносится нечто инфернальное, бесовское – «не к ночи будь помянут». Это как бы царь-демон, ночной упырь (нечто вроде образа Юстиниана в «Тайной истории» Прокопия). Как показывает А.С. Пушкин, эпоха Грозного оставила глубокий след в умах и душах деятелей Борисова времени, да и сам Борис – «продукт» опричнины: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, зять палача и сам в душе палач». Ряд эпитетов «татарин, зять Малюты, палач» имеет ассоциативный подтекст: в каком-то смысле времена Грозного воспринимаются как новое татарское иго. И не случайно их соседство в вопросах Отрепьева:

Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?

Отметим в этой сентенции библейскую параллель – «вокруг меня народы возмутила». Это реминисценция из псалма 2: «Зачем мятутся народы» – «Вскую шаташася языци» (Пс. 2: 1). Псалом 2 имеет эсхатологическое значение: он говорит о восстании народов против помазанника Божия. Известно, кто возмущает народы – дух тьмы; и если мы вспомним предположение Афанасия Пушкина, что в Литве появился «некий дух во образе царевича», то, казалось, образ Грозного окончательно инфернализируется, если он усыновляет демонский призрак, которому приносятся человеческие жертвы («И в жертву мне Бориса обрекла»). Но подобное заключение было бы неверным. Вспомним монолог Пимена:

Царь Иоанн искал успокоенья
В подобии монашеских трудов.
Его дворец, любимцев гордых полный,
Монастыря вид новый принимал…
…здесь (то есть в Чудовом монастыре. – д. В.В. ) видел я царя,
Усталого от гневных дум и казней…
Он говорил игумену и братье:
«Отцы мои, желанный день придет…
Прииду к вам, преступник окаянный,
И схиму здесь честную восприму,
К стопам твоим, святый отец, припадши».
Так говорил державный государь,
И сладко речь из уст его лилася,
И плакал он. А мы в слезах молились,
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной .

Царь Феодор – тип святого, или, лучше сказать, блаженного, на престоле:

К его одру, царю едину зримый,
Явился муж необычайно светел,
И начал с ним беседовать Феодор
И называть великим патриархом.
И все вокруг объяты были страхом,
Уразумев небесное виденье…
Исполнились святым благоуханьем,
И лик его как солнце просиял.

Достаточно важна деталь, отсутствующая в повествовании патриарха Иова, – благоухание в царских палатах:

Когда же он преставился, палаты
Исполнились святым благоуханьем.

Значимым является также призыв Годунова:

Теперь пойдем, поклонимся гробам
Почиющих властителей России.

Не изменяй теченья дел. Привычка –
Душа держав…
Со строгостью храни устав церковный.

С другой стороны, в разговоре с Басмановым он высказывает желание уничтожить местничество:

Пускай их спесь о местничестве тужит;
Пора презреть мне ропот знатной черни
И гибельный обычай уничтожить.

Сыну он заповедует быть открытым к иностранцам :

Будь милостив, доступен к иноземцам,
Доверчиво их службу принимай.

Борис прекрасно понимает пользу учения и просвещения:

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье.

Борис исполнен глубокого царственного достоинства:

Но не нужна нам чуждая подмога;
Cвоих людей у нас довольно ратных,
Чтоб отразить изменника и ляха.
Я отказал.

Примечателен отзыв Воротынского:

А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.

…его любимая беседа:
Кудесники, гадатели, колдуньи –
Все ворожит, что красная невеста.

Вы видели, что я приемлю власть
Великую со страхом и смиреньем.
Сколь тяжела обязанность моя!

Я отворил им житницы, я злато
Рассыпал им, я им сыскал работы…

Это тройное «я» лучше, чем что-либо, характеризует эгоизм и прагматизм Бориса.

Важно и другое: Борис на самом деле не любит народа, а ищет его любви: он выступает как популист, как макиавеллист, как прагматик, как политический технолог, подобный технологам XX века. И это отлично чувствует народ. Уже в самой сцене избрания на царство чувства, которые испытывает народ (по крайней мере, его часть) – это холодность и отстраненность, показанные Пушкиным не без некоторой доли иронии в сцене «Девичье поле»: «Один (тихо): О чем так плачут? / Другой : А как нам знать? То ведают бояре. / Не нам чета».

Иными словами, так называемое «избрание» для народа – чужое дело, боярские игры. Еще больше иронии чувствуется в словах: «Один : Все плачут. / Заплачем, брат, и мы.
Другой : Я силюсь, брат, / да не могу. Первый : Я также. Нет ли луку?»

О страшное, невиданное горе!
Прогневали мы Бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

Это отношение к себе чувствует Борис и отвечает на него злобой.

Мы дома, как Литвой,
Осаждены неверными рабами;
Все языки, готовые продать,
Правительством подкупленные воры.

И, возможно, на самом глубинном уровне – отвращение к детоубийце.

Сам Борис Годунов обращается к наследию Грозного. Не случайно он грозит Шуйскому:

Клянусь, тебя постигнет злая казнь –
Такая казнь, что царь Иван Васильич
От ужаса во гробе содрогнется.

После вторжения Самозванца от угроз царь переходит к делу:

Эта картина напоминает худшие времена Грозного – те, которые вспоминал боярин Афанасий Пушкин.

В конце концов Борис Годунов прямо ссылается на пример Иоанна Грозного:

В сопереживании беде дочери у Бориса просыпается совесть и чувство вины:

Я, может быть, прогневал небеса,
Я счастие твое не мог устроить,
Безвинная, зачем же ты страдаешь?

В этом фрагменте заметно влияние церковной письменности и церковной фразеологии. Выражение «душа сгорит» имеет параллель как в словах апостола Павла о «сожженных совестью» (1 Тим. 4: 2), так и в изречении Иоанна Златоуста: «Мы греха не боимся, который воистину ужасен и огнем поедает совесть» .

Так вот зачем тринадцать лет мне сряду
Все снилося убитое дитя!

И конечно, Борис не идет на смерть за убитого царевича, он изо всех сил, до последнего цепляется за власть и жизнь. Однако мы видим сходство в главном – в навязчивом видении, постоянном кошмаре, который не покидает царя Бориса ни на минуту ни во сне ни наяву, как не оставляет разбойника убитый им мальчик, вопрошающий: «За что ты меня убил?». И в том, и в другом случае можно говорить об определенной «объективности» видений; можно с определенной долей осторожности предположить, что видения Бориса показаны не как галлюцинации, плод расстроенного воображения, а некая действительность, которая подтверждается событиями. С другой стороны, разбойник не становится жертвой прелести, иначе его старец просто бы не отпустил идти на смерть. И в том, и в другом случае совесть становится реакцией души на действительное присутствие сверхъестественного начала. Трагическая ирония судьбы состояла в том, что если по линии отца Иоанн Грозный происходил от Дмитрия Донского, то по линии матери, Елены Глинской, от Мамая, и победитель царств татарских устроил в своем отечестве жизнь не лучше татарского ига: «Сверх ига монголов Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя… И если иго Батыево унизило дух россиян, то, без сомнения, не возвысило его и царствование Иоанново» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 9. С. 177–178).

К этому выводу пришли многие русские историки, в том числе и современные, в частности Р.Г. Скрынников: «Террор Грозного был одним из важных факторов, подготовивших почву для Смуты» (Скрынников Р.Г . Царство террора. СПб., 1992. С. 528).

Свое желание уйти с престола и принять монашеский постриг Грозный выражал неоднократно, в частности в послании к Кирилло-Белозерским старцам. В этом же послании присутствуют и покаянные мотивы: «Подобает вам, нашим государям (то есть белозерским отцам. – д. В.В. ), и нас, заблудших, просвещати. А мне, псу смердящему, кому учити и чему наказати? Сам бо всегда в пиянстве, в блуде, в скверне, в убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодействе». (Послания Иоанна Грозного. М., 1951. С. 162.). Как считает Р.Г. Скрынников, именно этот пассаж дал повод Пушкину к поэтизации образа Грозного «с его душой страдающей и бурной» (см.: Скрынников Р.Г. Царство террора. С. 503).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. C. 232.

Исторически последние слова имеют весьма отдаленное соответствие словам Бориса во время венчания, обращенным к патриарху: «Отче Иов! Бог свидетель, в моем царстве не будет нищих и бедных». Затем, взявшись за воротник рубашки, Борис прибавил: «И эту последнюю разделю со всеми» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 330). Значимо, что Пушкин не использовал эту фразу, несмотря на ее эффектность; для него гораздо важнее другое. Обращение к Феодору Иоанновичу с призывом ниспослать «священное на власть благословенье» соответствует чину венчания на царство – молитве перед возложением венца, в которой к Богу Отцу обращено моление «Низпосли от престола Славы Твоея благословение» (см.: Барсов Е. Древнерусские памятники венчания на царство // Чтения в Императорском обществе истории. 1883; Попов К. Чин священного коронования // Богословский вестник. 1896. Апрель-май).

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 287

См. хотя бы статью А.А. Ахматовой «Пушкин и невское взморье».

Пушкинист С.А. Фомичев считает, что, напротив, эта сентенция является проявлением цинизма Бориса, поскольку при слове «гроб» должен вспоминаться убиенный царевич Димитрий (Фомичев С.А. Драматургия Пушкина // Русская драматургия XVII–XIX вв. М., 1982. С. 273). С уважением относясь к работам исследователя, тем не менее, считаем необходимым указать, что, во-первых, поклонение гробам входило в чин венчания на царство, а, во-вторых, гроб Димитрия находился далеко в Угличе и в видении слепого старца называется «могилкой» в противоположность величественным царским гробам.

Черта историческая: «Умом естественным поняв великую истину, что народное образование есть сила государственная, и видя несомнительное в оном превосходство других европейцев, он звал к себе из Англии, Голландии, Германии не только лекарей, художников, ремесленников, но и людей чиновных в службу» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. С. 355).

«Имея ум редкий, Борис верил, однако же, искусству гадателей, призвал некоторых из них в тихий час ночи и спрашивал, что ожидает его в будущем» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 273).

Макиавелли Н. Государь. СПб., 1993. С. 289.

В черновой редакции трагедии есть еще более ироничный вариант: «Первый: Дай ущипну тебя иль вырву клок из бороды. Второй: Молчи. Не вовремя ты шутишь. Первый . Нет ли луку?» Вновь мы наблюдаем некоторый отход от взгляда Карамзина: «И в то же самое мгновение по данному знаку все бесчисленное множество людей – в кельях, в ограде, вне монастыря – упало на колена с воплем неслыханным: все требовали царя, отца, Бориса! Матери кинули на землю своих грудных младенцев и не слушали их крика. Искренность побеждала притворство; вдохновение действовало и на равнодушных, и на самых лицемеров!» (Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 10. С. 290–291). Конечно, Пушкин воспользовался этим сюжетом, но в комических целях.

Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. 11. C. 331.

Слово о статуях // PG. 49. 64C.

См.: Голышенко С., Дубровина В.И. Синайский патерик. М., 1967.

PG. 87. 3033 AC; Синайский патерик. С. 200.

Человек исключительно глубокого, проницательного ума, Пушкин понимал, что жизнь народа представляет собой закономерно развивающийся процесс, в котором настоящее обусловлено прошедшим и, в свою очередь, подготовляет будущее. Поэтому, для того чтобы правильно действовать в настоящем во имя подготовки желанного будущего, необходимо хорошо знать опыт прошлого, учитывать его. В этом и заключалась одна из причин «историзма» Пушкина - его постоянного стремления познать и отразить жизнь общества, народа в движении, изменениях, историческом развитии и в связи с этим его настойчивого обращения в своем творчестве к темам мировой и, в особенности, русской истории.

В центре исторических раздумий Пушкина была судьба русского народа и созданного им сильного многонационального государства, проблема народного счастья, процветания, максимального развития всех заложенных в «мужающей, молодой» России могучих творческих сил.

А первым необходимым условием этого, как уже в ранние свои годы понял поэт, было освобождение народа от крепостного ига. «Свободой Рим возрос, а рабством погублен»,- писал пятнадцатилетний Пушкин в стихотворении «Лицинию» - зерне его последующих, пронизанных освободительным пафосом политических стихов. Позднее, уже в ссылке на юге, в Кишиневе, Пушкин набрасывает первый свой исторический труд - замечания по русской истории XVIII века, в которых прямо заявляет, что основной задачей русской жизни является борьба против «закоренелого рабства»: «политическая наша свобода неразлучна с освобождением крестьян». На глазах Пушкина борьба эта происходила в двух формах. В стране то тут, то там вспыхивали народные волнения - выступления крестьян против помещиков. Но эти разрозненные, неорганизованные вспышки носили стихийный характер и потому были обречены на неудачу. По той же причине полным разгромом закончились в свое время и грандиозные, но не освещенные светом передового, революционного сознания народные восстания XVII и XVIII веков под предводительством Разина и Пугачева. Наряду с этим борьбу за освобождение народа начинали вести передовые люди из среды дворян - будущие декабристы, те, кого Пушкин с полным правом называл своими «друзьями, братьями, товарищами». Но, будучи дворянскими революционерами, далекими от народа, декабристы не привлекали к участию в этой борьбе сам народ и даже боялись его участия, опасаясь стихийного восстания закрепощенных крестьян против всего дворянства - «новой пугачевщины».

Однако можно ли ниспровергнуть веками сложившийся, упрочившийся, обладавший огромными материальными силами и средствами самодержавно-крепостнический строй усилиями одного лишь узкого круга дворян-революционеров, без участия широких масс, без сочувствия и активной поддержки народа? Этот вопрос не мог не тревожить умы наиболее проницательных людей того времени. Настойчиво вставал он и перед Пушкиным.

Ответ на этот вопрос великий поэт ищет и в своей современности и в истории. В связи с этим все усиливается интерес Пушкина к русскому историческому прошлому, особенно к теме народно-крестьянских восстаний. Совсем незадолго до начала работы над «Борисом Годуновым» он просит брата прислать ему в его новую ссылку, в Михайловское, куда поэт прибыл в августе 1824 года, материалы о Пугачеве и Степане Разине.

Село Михайловское находится неподалеку от древней границы псковских земель с Литвой и Польшей. Все здесь вокруг дышит стариной. Совсем близко от Михайловского расположен Святогорский монастырь, созданный по приказу Ивана Грозного. Рядом с Михайловским на окрестных холмах следы старинных укреплений, охранявших русские рубежи и путь из Литвы в Москву: Савкина горка и несколько дальше городище (место, где в древности стоял город) Воронич с частично сохранившимся и до сих пор земляным валом. Через Воронич прошел со своими дружинами Дмитрий-самозванец по пути в Москву. Все это живо напоминало Пушкину о событиях конца XVI - начала XVII века, которые он и задумал изобразить в своей исторической трагедии «Борис Годунов».

Историческая эпоха конца XVI - начала XVII века также являлась эпохой «многих мятежей» (название одной из летописей того времени), периодом нарастающей народной грозы, закипающего широкого народного движения, которое вскоре вылилось в крестьянскую войну под предводительством Болотникова. Это было первое крупное выступление порабощенного крестьянства, предварившее восстание Разина и Пугачева. С событиями этого бурного времени Пушкин подробно ознакомился по вышедшим незадолго до того в свет десятому и одиннадцатому томам «Истории Государства Российского» Карамзина. Читая страницы карамзинской «Истории» в период подготовки выступления декабристов, Пушкин все время ощущал сходство событий начала XVII века с современностью. «Это животрепещет, как свежая газета»,- писал он Жуковскому о десятом и одиннадцатом томах Карамзина.

Впоследствии, в 1830 году, добиваясь разрешения своей исторической трагедии к печати и заранее отводя возможность обвинений в том, что в ней содержатся намеки на современные события, связанные с восстанием декабристов, Пушкин справедливо замечал в письме к шефу жандармов Бенкендорфу, что все времена смятений и переворотов типологически похожи друг на друга.

В литературе, посвященной трагедии Пушкина, долгое время держалась как основополагающая идея мысль о мудрости «народного мнения», о его безошибочности. Только в относительно недавнее время были сделаны попытки проанализировать природу народного мнения в интерпретации Пушкинa [С. 83--88].

Некоторые исследователи в этой связи пересматривают значение образов Пимена и Юродивого (Серман И. З. Ук. соч.; Рассадин. Ст. Драматургия Пушкина. Поэтика. Идеи. Эволюция. М., 1977), пишут о пассивности народа, лишь постепенно переходящего к протесту (Рассадин. Ст. Ук. соч.). Вопрос о колебаниях Пушкина в решении вопроса о взаимоотношениях народа и власти и об интерпретации в ее окончательном виде в трагедии проблемы проявления нравственного чувства народа ставится в статье Е. Г. Эткинда «Союз ума и фурий» (Russia; Venezia. 1987. P. 79--89). А. А. Карпов, полагающий, что конфликт (столкновение) между народом и царем организует действие и, в конечном счете, структуру трагедии Пушкина, пишет: «Новая для русской драматургии тема взаимоотношений власти и народа в историческим развитии страны, новизна коллизии “Бориса Годунова” имела своим следствием отказ от отчетливо выраженной драматургической интриги, требование резкого увеличения числа персонажей (в «Годунове» их около 80), обусловило полицентрическое построение действия» .

Все писавшие о «Борисе Годунове» Пушкина отмечали, что народ выступает в трагедии как независимая историческая сила, что он присутствует в «афише», списке действующих лиц, и что это отражает его «суверенное» значение в трагедии. Отношение к теме народа отличает трагедию Пушкина не только от других исторических драма его времени, но даже от хроник Шекспира, где народ не действует независимо от борющихся за власть членов королевских семейств и родов.

Не только автор «Бориса Годунова», но и герои его трагедии смотрят на народ как на грозную, во многом непредсказуемую силу, которая может склонять политические весы в ту или другую сторону. В первой же ее сцене так думают представители старой аристократии, находящиеся в оппозиции к Годунову: Шуйский предлагает Воротынскому:

Давай народ искусно волновать;

Пускай они оставят Годунова, --

Своих князей у них довольно; пусть

Себе в цари любого изберут.

Воротынский возражает ему:

Народ отвык в нас видеть древню отрасль

Воинственных властителей своих.

Две следующие за первой сцены показывают смятение народа в момент междувластия, разнобой мнений, равнодушие и готовность к массовому взрыву эмоций. Сцена «Кремлевские палаты» рисует своеобразную «присягу» Годунова и подтверждение верности присяге боярами. В своей речи царь Борис дважды ссылается на свою верность интересам народа: «Да правлю я во славе свой народ» и затем -- в обращении к боярам:

Служите мне, как вы ему (Феодору. -- Ред.) служили,

Когда труды я ваши разделял,

Не избранный еще народной волей».

В конце сцены Шуйский -- тайный враг Годунова -- бросает реплику:

Но вот -- народ приветствувет царя,

Отсутствие мое заметить могут --

Иду за ним.

В сцене «Царские палаты» Борис Годунов подводит итог своему царствованию. Глубокое разочарование в своих взаимоотношениях с народом сказывается в его словах о «неблагодарной черни», которой ненавистна «живая власть», которая «любить умеет только мертвых». Эта любовь к «мертвым», которой Борис Годунов упрекает вечно недовольный и подхватывающий любую клевету о нем народ, конечно, является намеком на ту «снисходительность», которую проявила народная память к тирану -- Ивану IV.

На Ивана III и его внука Ивана Грозного Борис Годунов ссылается как на «образцы» властителей, твердо державших бразды правления в своих руках:

Лишь строгостью мы можем неусыпной

Сдержать народ. Так думал Иоанн,

Смиритель бурь, разумный самодержец,

Так думал и его свирепый внук.

Нет, милости не чувствует народ:

Твори добро -- не скажет он спасибо;

Грабь и казни -- тебе не будет хуже (сцена «Москва. Царские палаты»).

Но эти горькие слова не соответствуют тем урокам государственной мудрости, которые в решающий момент передачи власти Борис Годунов преподает сыну.

Моралистические заключения Карамзина о гибели Годуновых как возмездии -- следствии утраты народного доверия царю за преступление -- в трагедии Пушкина опровергаются сложностью социально-политических обстоятельств, в которых развертывается действие. Смена династии, осложненная гибелью последнего ее отпрыска, в которой, по концепции пьесы, повинен Годунов, сочетается с более глубокими и долго действующими историческими коллизиями и противоречиями. Формирование крепостного права, выдвижение дворянства и неродовитых, но способных и честолюбивых деятелей и конфликт их с «большими боярами», старинной родовитой знатью -- князьями, претендующими на престол, -- вот социально-историческая подоплека конфликта царя Бориса с его подданными.

Недаром проницательные политики Афанасий Пушкин и Василий Шуйский предполагают, что «потеха» народного восстания должна начаться, «попробуй самозванец Им посулить старинный Юрьев день» (сцена «Москва. Дом Шуйского»). Однако тенденции отмены Юрьева дня, резкое ограничение переходов крестьян от одного помещика к другому, обозначились уже в конце царствования Ивана IV и в царствование Федора. Не случайно в трагедии Юрьев день назван «старинным». Закрепление крестьян на земле проводилось в интересах нового, набиравшего силу и важного для государства класса дворян -- мелких землевладельцев, у которых богатые бояре переманивали работников. К тому же в годы бедственных неурожаев и жестокого голода, постигшего Россию, богатые бояре, привлекшие «всеми правдами и неправдами» большое количество крестьян в качестве холопов и слуг, сгоняли их со своих земель, чтобы не

кормить, а затем нередко преследовали их за переход к новому хозяину . В сцене «Москва. Дом Шуйского» выразители мнений аристократии жалуются на то, что Борис Годунов своими указами мешает им избавиться от неугодных им работников:

Вот -- Юрьев день задумал уничтожить,

Не властны мы в поместиях своих.

Не смей согнать ленивца! рад не рад,

Корми его, не смей переманить

Работника! Не то, в приказ холопий.

Народ находится в трагедии на переломе своих исторических судеб. Разоренные опричниной и неудачной войной с Польшей, понесшие огромные человеческие жертвы во время трехлетних неурожаев и голода, крестьяне стоят на пороге нового, грозящего им бедствиями порядка взаимоотношений с землевладельцами -- боярами и дворянами, -- на грани полного закрепощения.

Прикрепление крестьян к земле, начавшись в 1580-х гг. при Иване Грозном, усилилось в годы правления Федора Ивановича (закон 1592/1593 г. о повсеместном запрещении выхода крестьян и учреждении писцовых книг, послуживший юридическим основанием закрепощения крестьян). Борис Годунов утвердил разными мерами этот порядок, варьируя интерпретацию законов о взаимоотношениях крестьян и землевладельцев -- в зависимости от экономических и политических обстоятельств (о закрепощении крестьян существует большая литература, а также всестороннее рассмотрение вопроса в кн.: Корецкий В. И. Формирование крепостного права и первая крестьянская война в России. М., 1975).

Уже после написания "Бориса Годунова" Пушкин высказал основную потребность при чтении трагедии: "Истина страстей, правдоподобие чувствований - вот чего требует наш ум от драматического писателя".

Ярким подтверждением о нелюбви русского народа к Годунову служит тот эпизод, когда войска самозванца вступали в первые бои с русскими, последние, не желая подчиняться командам начальников, бежали. В последней сцене крик мужика на Лобном месте выявляет всю накопившуюся злость к Годунову. Предательство бояр обусловлено тем же, а вот Басманов перешел на сторону Лжедмитрия, так как понял, что, оставшись верным Годунову, он уже не сделает карьеры. Поэтому он перешел на сторону самозванца, приход к власти которого был уже делом решенным. Итак, мы видим к концу трагедии заметно возросшую роль народа, но мы не находим полного ответа на вопрос, осуждал ли Пушкин Годунова или нет. Гуковский ответил на него так: "Борис не оправдан и не осужден - он объяснен".

На мой взгляд, все три точки зрения ошибочны. Годунов был царем, а для этого есть один древний постулат, который можно немного перефразировать. Пункт первый этого постулата гласит: царь всегда прав. Пункт второй гласит: если царь неправ, смотри пункт первый.

Так что не нам судить Годунова и даже не Пушкину. А уж объяснять его деяния и злодеяния мы вообще не можем! Почему? На это ответит старая русская пословица: "Чужая душа - потемки".

Но не это главное в трагедии, а главное то, что в ней раскрывается старая, как мир, проблема личности и народа? Это основная мысль, которую четко сформулировал сам поэт в 1830 году, уже приступая к осуществлению новых драматических замыслов: "Что развивается в трагедии? Какая цель ее? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная". Эта тема постоянно присутствует в произведении от начала до конца.

В борьбе за власть в трагедии сталкиваются две исторические личности: Борис Годунов и Самозванец. Победа остается за Самозванцем. Однако не Самозванец и не Борис Годунов являются главными героями трагедии. Этим главным героем, решающим исход борьбы, является народная масса. Трагедия начинается с описания событий, связанных с избранием на русский престол Бориса Годунова. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что Борис появляется в трагедии не сразу. Мы еще не видим Бориса на сцене, но уже чувствуем, что обстановка в стране складывается не в его пользу: народ безучастен к его избранию, и в толпе на Девичьем поле слышатся смех и шутки; бояре тоже недовольны кандидатурой Бориса и собираются «народ искусно волновать». При поддержке Патриарха и отдельных кругов боярства Борис все же вступает на престол. Через семь лет, потрясенный слухами об успехах Самозванца, он погибает. В чем заключалась сила его соперника? Не в нем самом, а во враждебном отношении народа к Борису, в настроении народной массы. «Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?» — спрашивает Гаврила Пушкин Басманова и отвечает:

Не войском, нет, не польскою помогай,

А мнением; да! мнением народным.

Карамзин видел причину перемены в отношении народа к Борису в изменении характера Бориса, Пушкин видит ее в ходе исторических событий, в настроении различных общественных групп. Пушкин прав. Именно настроение народа проложило Самозванцу дорогу к трону. Но было ли это настроение надежным и прочным? Трагедия заканчивается сценой, когда на крыльце дома Бориса появляется Мосальский и заявляет, что жена и сын Годунова «отравили себя ядом». Народ в ужасе молчит. «Что ж вы молчите? — обращается Мосальский к народу, — кричите: Да здравствует царь Димитрий Иванович!» Народ безмолвствует. Это безмолвие было живым приговором Самозванцу. Он еще не вступил на престол, но настроение народа уже служило зловещим предзнаменованием, что и новое царствование не встретит поддержки народной массы. Действительно, через 11 месяцев Самозванец погиб. Итак, трагедия и начинается, и кончается изображением настроений народа. И именно в настроениях народной массы, определяемых реальными классовыми интересами, нужно искать причину волнений и событий того времени. Сила власти только в единении правителя с народом — такова основная идея трагедии. Нужно принять во внимание, что трагедия писалась Пушкиным в

1825 году, в то время, когда в передовых слоях русского общества уже отчетливо наметилось недовольство самодержавным режимом. Пушкина, творца вольнолюбивой лирики, певца декабристских идей, волновал вопрос о взаимоотношениях народа и государственной власти. Может ли самодержавный режим удержаться без поддержки народа? С другой стороны, может ли борьба декабристов с самодержавием увенчаться успехом без опоры на народные массы? Эти вопросы стояли перед Пушкиным, когда он приступал к созданию «Бориса Годунова». Трагедия и была тем художественным произведением, в котором глубоко современный для Пушкина вопрос о борьбе за власть решался поэтом на материале русской истории конца XVI- начала XVII в.

Выражая опасения за судьбу своей трагедии, Пушкин писал Вяземскому: « … Никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!».

В изображении народа, его отношения к царю у Пушкина была скрытая мысль. Недаром Пушкин, когда Жуковский сказал, что царь простит его за трагедию, усомнился в этом и

писал князю Вяземскому: « … Навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!». Пушкин очень удачно выбрал эпоху Годунова, чтобы показать особое отношение народа к власти: разобщенность народа и власти характерна для нашей истории. Он возражал тем, кто оправдывал самодержавие исконной патриархальной преданностью народа царям. В одном из писем 1827 года Пушкин писал, что в Пимене он хотел выделить черту, пленившую его в летописях: «набожное усердие к власти царя, данной Богом». Но эта черта перекрывается простодушным бесстрастием летописца, с которым он пишет и о свирепых казнях Иоанна, и о бурном новгородском вече, и «спокойно зрит на правых и виновных». В изображении же народа нет и следа такого «набожного усердия к власти царя». Наоборот, народ и царь изображаются как две разобщенные и враждебные друг другу стихии.

Всегда народ к смятенью тайно склонен:

Так борзый конь грызет свои бразды;

На власть отца так отрок негодует … —

говорит в трагедии Басманов, —

Но что ж? конем спокойно всадник правит,

И отроком отец повелевает.

Борис отвечает:

Конь иногда сбивает седока,

Сын у отца не вечно в полной воле.

Лишь строгостью мы можем неусыпной

Сдержать народ.

Та же мысль о разобщенности между народом и властью в монологе Бориса:

Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить,

Щедротами любовь его снискать —

Но отложил пустое попеченье:

Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых …

Какая власть ненавистна для черни? Против какой власти народ всегда тайно склонен к смятенью? Против той власти, которая держит народ в полном подчинении, как всадник коня, как отец отрока; против той власти, которая пытается милостями «усыновить сердца своих рабов», но оставляет их рабами, которая убеждена, что народ можно сдержать лишь «строгостью неусыпной». Об особом «духе русского народа», говорит в трагедии один только Самозванец, и когда же — в хвастливой речи перед патером Черниковским, которому он обещает в два года обратить весь русский народ в католичество:

Я знаю дух народа моего;

В нем набожность не знает исступленья:

Ему священ пример царя его.

Но значение этих слов тут же ослабляется третьей чертой народа:

Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.

Это и есть главная причина разобщенности царя и народа: народ угнетен до такой степени, что стал равнодушен ко всему, даже к перемене веры. Удивительно ли, что его не могут тронуть милости Бориса, как бы велики они ни были. В этой роли угнетенного до полного равнодушия к переменам на престоле и выступает неизменно во всей трагедии народ — «бессмысленная чернь», которая

Изменчива, мятежна, суеверна,

Мгновенному внушению послушна,

Легко пустой надежде предана,

Для истины глуха и равнодушна …

Таким предстает народ в первых сценах трагедии, при избрании царя Бориса; таков же он и в последних сценах при воцарении Лжедимитрия. Пассивно соглашается он по решению бояр на избрание Лжедимитрия, притворно плачет, упрашивая Годунова принять престол, а затем так же лицемерно приветствует нового царя. Пушкин ярко оттеняет эту пассивность, сопоставляя сначала вой и плач народа, затем приветственные клики с насмешливыми разговорами в толпе:

О чем там плачут? —

Д как нам знать? то ведают бояре,

Не нам чета.

Все плачут,

Заплачем, брат, и мы.

Что там еще? —

Да кто их разберет? —

Венец за ним! он царь! он согласился!

Борис наш царь! да здравствует Борис!

Нет самостоятельных действий народа и в последних сценах признания Лжедимитрия царем и убийства детей Бориса. Народ опять действует по указке бояр. Боярин говорит речь, приглашая бить челом Лжедимитрию, и народ отвечает:

Что толковать? Боярин правду молвил.

Да здравствует Димитрий, наш отец!

По предложению мужика, взобравшегося на амвон, народ толпою несется вязать, топить «Борисова щенка», но останавливается перед дворцом. Приходят бояре. Народ почтительно расступается. Бояре входят в дом Борисов. Народ недоумевает: «Зачем они пришли? — А верно, приводить к присяге Феодора Годунова». Выходит Мосальский и неожиданно объявляет, что Феодор и Мария Годуновы отравились. «Народ в ужасе молчит». Но и после слов боярина: «Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!» — «народ безмолвствует». Эта знаменитая фраза, которой заканчивается трагедия, еще сильнее оттеняет почти автоматическую покорность народа перед властью.

Александр Сергеевич Пушкин часто обращался к русской истории, ее самым острым и драматичным страницам. В трагедии «Борис Годунов» поэт воскресил «минувший век во всей его истине». Автору удалось достигнуть небывалых вершин в искусстве драмы... Его персонажи исторически верны, они действуют и рассуждают в соответствии со своим временем и характерами.

Борис Годунов обрисован Пушкиным всесторонне. Он прекрасный отец, желающий счастья своим детям, справедливый и заботливый правитель, думающий о благе народа, но почему же везде он терпит поражение? Нет счастья его детям:

Я, может быть, прогневал небеса,

Я счастие твое не мог устроить.

Безвинная, зачем же ты страдаешь?

Говорит он дочери.

А ты, мой сын, чем занят?

И в государстве много недовольных. Борис приходит к выводу, что народу ненавистен любой царь.

Живая власть для черни ненавистна,

Они любить умеют только мертвых.

В самом воздухе витает обвинение, что Годунов - убийца царевича Дмитрия. Бояре не решаются высказать это царю, им есть что терять, они хотят любыми средствами спасти свои привилегии, местничество, близость к трону.

В народе же постоянно бродит недовольство своим униженным положением, подчиненностью вся и всем. Порой оно выливается в бунты, заканчивающиеся ничем. Правители умеют вовремя остановить народ, умаслить его не столько действенными мерами, сколько сиюминутными подачками и посулами. Шуйский очень хорошо объясняет Борису сущность народа:

Бессмысленная чернь

Изменчива, мятежна, суеверна,

Легко пустой надежде предана.

Мгновенному внушению послушна,

Для истины глуха и равнодушна,

А баснями питается она.

Пушкин в трагедии «Борис Годунов» очень точно определил и показал народный характер. Вечно недовольные существующей властью, люди готовы подняться на ее уничтожение и бунтуют, вселяя ужас в правителей,- и только. А в результате сами же остаются обиженными, так как плодами их победы пользуются бояре и родовитые дворяне, стоящие при троне государя.

Народу же остается одно - «безмолвствовать».

Устами Годунова Пушкин говорит очевидную и горькую истину:

Нет, милости не чувствует народ:

А не высшая ли это истина? Ведь что бы ни делал государь, плодами этих дел пользуется его ближайшее окружение, а до народа блага не доходят. От этого массы всегда недовольны существующим и мечтают о лучшем.

Александр Сергеевич Пушкин сумел гениально показать сущность противостояния народа и власти, их вечный антагонизм.

Проходят годы, десятилетия, века, но в этом плане ничего не меняется.

Всегда народ к смятенью склонен;

Так борзый конь грызет свои бразды;

На власть отца так отрок негодует;

Но что ж? Конем спокойно всадник правит,

И отроком отец повелевает.

Сочинение Пушкин А. С. - Борис Годунов

Тема: - Народ и власть (по трагедии «Борис Годунов»)

О страшное, невиданное горе!

Прогневали мы бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли. А. С. Пушкин, «Борис Годунов»

Пушкин задумал «Бориса Годунова» как историко-политическую трагедию. Драма «Борис Годунов» противостояла романтической традиции. Как политическая трагедия она обращена была к современным вопросам: роли народа в истории и природы тиранической власти.

Если в «Евгении Онегине» стройная композиция проступала сквозь «собранье пестрых глав», то здесь она маскировалась собраньем пестрых сцен. Для «Бориса Годунова» характерно живое разнообразие характеров и исторических эпизодов. Пушкин порвал с традицией, при которой автор закладывает в основу доказанную и законченную мысль и далее украшает ее «эпизодами» .

С «Бориса Годунова» и «Цыган» начинается новая поэтика: автор как бы ставит эксперимент, исход которого не предрешен. Смысл произведения - в постановке вопроса, а не в решении его. Декабрист Михаил Лунин в сибирской ссылке записал афоризм: «Одни сочинения сообщают мысли, другие заставляют мыслить». Сознательно или бессознательно, он обобщал пушкинский опыт. Предшествующая литература «сообщала мысли». С Пушкина способность литературы «заставлять мыслить» сделалась неотъемлемой принадлежностью искусства

В «Борисе Годунове» переплетаются p41je трагедии: трагедия власти и трагедия народа. Имея перед глазами одиннадцать томов «Истории...» Карамзин!, Пушкин мог избрать и другой сюжет, если бы его целью было осуждение деспотизма царской власти. Современники были потрясены неслыханной смелостью, с которой Карамзин изобразил деспотизм Грозного. Рылеев полагал, что Пушкину именно здесь следует искать тему нового произведения.

Пушкин избрал Бориса Годунова - правителя, стремившегося снискать народную любовь и не чуждого государственной мудрости. Именно такой царь позволял выявить закономерность трагедии власти, чуждой народу.

Борис Годунов у Пушкина лелеет прогрессивные планы и хочет народу добра, Но для реализации своих намерений ему нужна власть. А власть дается лишь ценой преступления, - ступени трона всегда в крови. Борис надеется, что употребленная во благо власть искупит этот шаг, но безошибочное этическое чувство народа заставляет его отвернуться от «царя-Ирода». Покинутый народом, Борис, вопреки своим благим наме рениям, неизбежно делается тираном. Венец его политического опыта - циничный урок:

Милости не чувствует народ:

Твори добро - не скажет он спасибо;

Грабь и казни - тебе не будет хуже.

Деградация власти, покинутой народом и чуждой ему, - не случай, а закономерность («...государь досужною порою/Доносчиков допрашивает сам»). Годунов предчувствует опасность. Поэтому он спешит подготовить сына Феодора к управлению страной. Годунов подчеркивает значение наук и знаний для того, кто правит государством:

Учись, мой сын: наука сокращает

Нам опыты быстротекущей жизни -

Когда-нибудь, и скоро может быть,

Все области, которые ты ныне

Изобразил так хитро на бумаге,

Все под руку достанутся твою -

Учись, мой сын, и легче и яснее

Державный труд ты будешь постигать.

Царь Борис считает, что искупил свою вину (смерть Дмитрия) умелым управлением государством. В этом его трагическая ошибка. Добрые намерения - преступление - потеря народного доверия - тирания - гибель. Таков закономерный трагический путь отчужденной от народа власти.

В монологе «Достиг я высшей власти» Борис признается в преступлении. Он совершенно искренен в этой сцене, так как его никто не может слышать:

И все тошнит, и голова кружится,

И мальчики кровавые в глазах...

И рад бежать, да некуда... ужасно!

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Но и путь народа трагичен. В изображении народа Пушкин чужд и просветительского оптимизма и романтических жалоб на чернь. Он смотрит «взором Шекспира». Народ присутствует на сцене в течение всей трагедии. Более того, именно он играет решающую роль в исторических конфликтах.

Однако и позиция народа противоречива. С одной стороны, народ у Пушкина обладает безошибочным нравственным чутьем, - выразителями его в трагедии являются юродивый и Пимен-летописец. Так, общаясь в монастыре с Пименом, Григорий Отрепьев заключает:

Борис. Борис! Все пред тобой трепещет,

Никто тебе не смеет и напомнить

О жребии несчастного младенца -

А между тем отшельник в темной келье

Здесь на тебя донос ужасный пишет:

И не уйдешь ты от суда мирского,

Как не уйдешь от божьего суда.

Образ Пимена замечателен по своей яркости и неординарности. Это один из немногих в образов монаха-летописца в русской литературе. Пимен полон святой веры в свою миссию: усердно и правдиво запечатлевать ход русской истории.

Да ведают потомки. православных

Земли родной минувшую судьбу,

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро -

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют

Пимен наставляет молодого послушника Григория Отрепьева, советуя ему смирять страсти молитвой и постом. Пимен признается, что в молодости и сам предавался шумным пирам, «потехам юных лет».

Верь ты мне:

Нас издали пленяет слава, роскошь

И женская лукавая любовь.

Страница: [ 1 ]